Эпитафия № 1397

Как рано ты ушел, родной,
Оставив нам печаль и боль.

Что от жизни моей что от смерти моей
Жизнь не станет богаче не станет мудрей
Задержусь ненадолго в обители сей
и уйду ничего не узнавший о ней.

Я — хрупкая елочная игрушка,
зеркальный шар с твоим отраженьем.
Я — то, что разбито… я — то, что не склеишь назад.

И я во плоти моей узрю Бога!

Надежда моя на Тебя, Господи! (XXXVIII.8).

Вдруг стало черным,
Что было белым

Ты хочешь покоя, ты хочешь тепла,
Ты хочешь забыться и спать до утра,
Что ж, ты видимо прав.

Холодно… пусто… выбор был жуткий…
Не видно итога пути. (скончанья, края пути)
Как же решился, ты — добрый и чуткий,
Так беспощадно уйти!

К благой судьбе я смертью приведен:
Бог не желал меня увидеть старым,
И так как рок не властен большим даром,
Все, кроме смерти, было б мне в урон.
Вот этот прах, остатки бытия,
Где лика нет, где очи уж истлели, —
Урок тому, кого пленять умели,
В какой тюрьме жила душа моя.
Кто этот гроб слезами орошает,
Тот понапрасну верит, что вернет
Его слеза сухому древу плод:
Ведь по весне мертвец не воскресает.
Мне красоту пожаловал Господь,
Родитель же мне передал лишь тело;
Но если Богом данное истлело,
Что ж смертная от смерти примет плоть?
При жизни я кому-то жизнью был,
И с той поры, как сделался я прахом,
Ревнивый друг ждет смерти, мучим страхом,
Чтоб кто-нибудь его не упредил.

Льются с этих фотографий
Океаны биографий.
Жизнь в которых вся, до дна,
С нами переплетена.
Свет — и ничего другого.
Век — и никаких чудес.
Мы живых их обнимаем,
Любим их и пьем за них.
Только жаль, что понимаем
С опозданием на миг.